Ситуация вокруг Ливии неуклонно приближается к геополитическому пату. Это заставляет взглянуть на неё не только глазами участников Западной коалиции (интересы которых по-прежнему расходятся и которые очень скоро могут оказаться под огнём острой критики общественности в своих странах), но и в более широком контексте «постреволюционного» арабского мира.
Политика остается искусством возможного, и Западу на реализацию его замыслов в отношении Ливии отпущены не месяцы и недели, а только лишь дни. Америке, как обычно решающей более масштабные задачи, чем бывшие «примы» колониальной политики (Англия и Франция), уже сейчас приходится выступать в роли своеобразного пожарного, ликвидирующего «очаги возгорания» сразу в нескольких местах. Так, египетские эксперты полагают, что главной заботой Соединенных Штатов является отнюдь не Ливия, хотя Муаммар Каддафи американцам решительно несимпатичен, а выходящие из-под контроля события в нефтеносном и для них «стратегически незаменимом» Бахрейне, где шиитское большинство начинает с нарастающей бескомпромиссностью отстаивать свои гражданские и политические права, а также в Йемене, дестабилизация которого угрожает внутренней безопасности главного мирового нефтепроизводителя - Саудовской Аравии.
США, пожалуй, лучше своих союзников, словно запамятовавших собственный богатый колониальный опыт, понимают: реальным победителем на Арабском Востоке могут оказаться силы радикального политического ислама, во главе которых стоят люди весьма решительные, готовые довести «мировой мусульманский проект» до логического конца. Наконец, американцы, видимо, считаются и с тем, что дополнительный импульс может получить процесс скрытого распространения ядерного оружия. Отсюда и разногласия в политическом классе Америки в отношении методов и форм противодействия набирающему силу исламизму. (Действуют и другие факторы: как отмечают некоторые аналитики, чрезмерная активность вокруг событий в Ливии Х. Клинтон, а также неудачника президентской кампании-2004 сенатора Дж. Керри продиктованы желанием ослабить политическую изоляцию Израиля, что позволит им выступить тандемом на выборах 2012 г.).
Нас же, по понятным соображениям, прежде всего, волнуют причины и последствия продолжающегося «арабского революционного брожения» - уже хотя бы потому, что они способны иметь «демонстрационный эффект» для стран бывшего СССР.
I. Среди факторов, вызвавших массовые выступления на Арабском Востоке, я бы выделил:
- кризис модели развития, которая не позволяет преобладающей части населения пользоваться результатами экономического роста. Экономический рост так и не трансформировался в развитие – системный процесс, соединяющий в себе: собственно экономический рост, максимально возможную занятость и относительно равномерное распределение результатов хозяйственной деятельности населения;
- достаточно высокую степень готовности арабского общества к социально-экономическим преобразованиям, а также к изменениям в системе политических институтов. Эти тенденции со всей силой проявились в бескомпромиссных призывах арабской «улицы» к смещению «фараонов» и «геронтократов»;
- внешний импульс, двигавшийся по траектории Алжир -> Тунис -> Египет -> далее везде, попадал, как правило, в наиболее уязвимые части политической «конструкции»: неспособность государства обеспечить как возможности трудоустройства молодежи, так и удержать в политически допустимых параметрах цены на продовольствие в стране, сомнительность результатов парламентских выборов (Египет), упорное нежелание политической элиты расширить поле деятельности для оппозиции (Тунис, отчасти Йемен).
II. Наиболее активной социально-политической силой в выступлениях протеста была «образованная часть общества». Эта общность пока слабо дифференцирована, но выделяется своей «пассионарностью». Ведь общества арабских стран – по преимуществу «молодежные», они особенно затронуты «несправедливым» экономическим и политическим порядком. При этом выдвигаемые требования могут разниться по степени политической зрелости: от смены состава правительства и/или отставки президента до более или менее глубокой реформы политической системы и экономики. Можно предположить, что в будущем социально-экономическая политика арабских стран будет вынужденно включать элементы «популизма развития» - государственного курса, предполагающего осторожное ограничение интересов (гедонистических притязаний) верхушки частнособственнических классов. Не менее очевидно и то, что арабские лидеры сознают ограниченность возможностей экономической системы удовлетворить основные требования протестующих. На неэффективность политики властей указывают и такие структурные факторы, как неконтролируемый демографический рост (в Египте за годы правления Х.Мубарака – почти в 2 раза) и неразвитость современных политических институтов (Алжир, Йемен, Ливия и др.)
III. Возможные варианты политического развития в Арабском мире будут в конечном счете зависеть от степени зрелости объективных условий, делающих возможным появление новой конфигурации общественных сил в политической организации общества. На данный момент можно рассматривать три модели политической организации, способные в перспективе утвердиться в арабских обществах: «нелиберальная демократия» (Египет, Тунис, Бахрейн), «коллективный авторитаризм» на основе межрегионального «исторического» компромисса (Йемен), «межплеменной компромисс» (Ливия, в случае сохранения единства и территориальной целостности этой страны). Глубина же социально-политических изменений в арабских странах будет зависеть от сохранения единства «улицы» в отношениях с новой властью.
IV. Происходящие в настоящее время на Арабском Востоке процессы, безусловно, отразятся как на внешней политике этих стран, так на балансе сил в регионе. Во-первых, мне представляется неизбежным падение влияния стран этого региона на мировую политику - все будут поглощены своими внутренними преобразованиями. Во-вторых, не вполне ясным представляется будущее некоторых «нефтяных монархий» - крупнейших производителей углеводородного сырья и стратегических союзников Запада. Возникает естественный вопрос: смогут ли «геронтократии» начать необходимые упреждающие политические и социально-экономические реформы? Иначе говоря: можно ли переход власти к более молодым правителям в некоторых «нефтяных монархиях» осуществить без общественных потрясений, без вмешательства сил радикального политического ислама? В-третьих, нельзя исключить возможность материализации «плотного пояса» политического ислама от Мавритании до Судана с учетом того, что южные районы ряда североафриканских государств практически не контролируются их центральными властями (Алжир, Ливия, не говоря уже о Мавритании). Пример Бангладеш – «питомника-санатория» для сил международного терроризма может оказаться заразительным. Если данный «стратегический проект» все же материализуется, то можно ожидать серьезных геополитических последствий, в том числе и за пределами региона: резкого усиления внимания самих арабов и Запада к ограничению влияния политического ислама; некоторого ослабления давления на постсовесткое пространство со стороны радикальных исламистов, занятых обустройством «своей» территории. В-четвертых, «светский» опыт «арабских революций» может повлиять на внутриполитическое развитие некоторых государств Центральной Азии, а возможно, и Закавказья, где два десятилетия независимости не дали ни экономических успехов, ни устойчивости политических систем.
От России «девятый вал» перемен на Арабском Востоке потребует, видимо, видоизменить сам процесс выработки стратегических внешнеполитических решений, в частности больше учитывать опыт отечественной дипломатии предшествующих исторических эпох (СССР, Российская империя). Потребуется также внимательнее соотносить внешнеполитические решения с состоянием общественного мнения, принимающего в России всё более выраженную консервативную окраску.