Турция рвется в региональные лидеры (III)

telegram
Более 60 000 подписчиков!
Подпишитесь на наш Телеграм
Больше аналитики, больше новостей!
Подписаться
dzen
Более 100 000 подписчиков!
Подпишитесь на Яндекс Дзен
Больше аналитики, больше новостей!
Подписаться

Часть I, часть II

Стремление Турции, опираясь на доктрину неоосманизма, играть более значимую роль в Евразии предполагает приоритетное развитие Анкарой отношений не только с балканскими и ближневосточными странами, но и с государствами Центральной Азии, лежащими на перекрестках транспортных коридоров и выступающими непременными участниками любых энергетических проектов. Ведущие западные центры силы, грезящие возрождением «Великого шелкового пути» в обход России, отводят среднеазиатскому региону ключевую роль в своих геополитических играх. Говоря словами Збигнева Бжезинского, речь идет об обеспечении «доступа передовых и энергопотребляющих экономик к энергетически богатым республикам Средней Азии». Как заметил однажды помощник госсекретаря США по европейским и евроазиатским делам Роберт Блейк, «Центральная Азия лежит на критически важном стратегическом перекрестке, соединяющем Афганистан, Китай, Россию и Иран. Поэтому США хотят расширять взаимодействие и сотрудничество с этим важнейшим регионом».

Тесно связанная с Западом узами евроатлантизма Турция вынуждена принимать такие правила игры. Однако при этом турецкое руководство пытается создать для себя максимально широкое «окно возможностей» для маневрирования. В трактовке архитектора современного внешнеполитического курса Турции Ахмета Давутоглу соответствующая формула выглядит следующим образом: «Неоосманизм+пантюркизм+ислам=Великая Турция». При этом неоосманистская модель ориентирована преимущественно на Ближний Восток и Балканы, пантюркистская – на Центральную Азию, а исламская – на весь мусульманский мир. Подобный подход в определенной степени противоречит традициям начала 1990-х годов, когда посты президента и премьера Турции занимал Сулейман Демирель.

В настоящее время Анкара несколько снизила свою активность в Центральноазиатском регионе, но не приходится сомневаться, что речь идет о временной передышке, связанной с драматическим развитием ситуации в Северной Африке и на Ближнем Востоке.

Ахмет Давутоглу настаивает на том, что Турция должна стать «центральной страной» нового евразийского порядка. Это объективно противоречит большинству западноевропейских концепций, в которых Турция выступает в качестве маргинального евразийского факта. Последнее обстоятельство прослеживается и в докладах многочисленных правозащитных организаций, а также в западных экспертных оценках. Организация Freedom House характеризует происходящее сегодня в Турции как мягкую версию «всплеска нового авторитаризма». The American Interest высказывается еще более жестко, утверждая, что турецкий премьер-министр Реджеп Тайип Эрдоган «пытается установить режим султаната в стране, пользуясь поддержкой консервативного большинства», а для него самого воплощением «традиционных ценностей» является Османская империя. Однако давление Запада на Анкару лишь стимулирует правительство Эрдогана к проведению более активного внешнеполитического курса. 

Важным фактором активизации политики Анкары на центральноазиатском направлении выступают ее противоречивые отношения с Китаем и стремление разыгрывать в геополитике китайскую карту. В современных условиях именно Китай выступает главным (наряду с Россией) партнером Средней Азии – прежде всего, в энергетической сфере. Однако попытки турецкого правительства укрепить собственные позиции в Китае наталкиваются на внутритурецкие идеологические противоречия. На одной чаше весов – принципы «неоосманизма», «стратегической глубины», «мягкой силы» и «взаимозависимости», предполагающие тесное взаимодействие с Китаем. Кульминацией такого подхода стал продуктивный визит турецкого президента Абдуллы Гюля в Пекин в июле 2009 года, когда турецкий лидер заверил своих китайских собеседников в твердой поддержке политики «одного Китая», подписал семь межгосударственных соглашений и даже с согласия китайской стороны посетил мятежный центр Синьцзян-Уйгурского района город Урумчи.

На другой чаше - «пантюркистские» тенденции. Анкара фактически поддержала антиправительственные выступления уйгурских мусульман-сепаратистов, а премьер Эрдоган сравнил действия китайских правоохранительных органов с геноцидом. Подобные заявления не в последнюю очередь диктовались тем обстоятельством, что в самой Турции проживают около 300 тысяч граждан уйгурского происхождения. Однако антипекинские заявления объективно осложнили для Анкары достижение соглашения с Пекином.

Тем не менее уже в ближайшее время присутствие Турции на центральноевропейских рынках и в политике региона может укрепиться, в том числе на путях сотрудничества с Шанхайской организацией сотрудничества. Вот характерная цитата на этот счет из турецкого издания Radikal: «Начавшийся с шутки премьер-министра Эрдогана на встрече с президентом Путиным («Возьмите нас в Шанхайскую организацию сотрудничества, и мы бросим ЕС») поворот в сторону Евразии, в отношении которого впоследствии были сделаны серьезные конкретные шаги, стал проявлять себя в различных сферах. Невзирая на противоположные взгляды и политику по сирийскому вопросу, входящая в НАТО Турция в 2012 году при активной поддержке России получила статус «партнера по диалогу» ШОС (которую называют «НАТО Востока» или «Варшавский договор будущего»), и это не могло остаться незамеченным Вашингтоном и НАТО. Для Китая и России участие члена НАТО в ШОС рассматривается как основной показатель того, что данная организация не выступает против третьих стран, для Турции же это стало главным вызовом и шантажом в отношении ЕС, США и НАТО». 

Интерес Турции к Средней Азии и Казахстану базируется не только на стремлении контролировать энергетические потоки и встать в регионе вровень с Китаем и Россией, но и на широких инвестиционных возможностях Анкары. Согласно имеющимся данным, турецкие инвестиции в экономику Казахстана составляют 2 млрд долларов (главным образом в сфере строительства и текстильной индустрии) из общего объема иностранных инвестиций в эту республику в 50 млрд долларов.

При этом если в 2005 году на долю Турции приходилось всего 1,2% внешней торговли Казахстана, то в последующие годы соответствующие объемы росли ускоренными темпами – свыше 10% в год. Ключевыми сферами двустороннего сотрудничества объявлены сооружение мощностей по нефтепереработке, а также проекты в области энергетики, транспорта и телекоммуникаций. В частности, в 2006 году Турция выступила одним из ключевых организаторов форума в Астане по созданию транспортного коридора от Центральной Азии через Закавказье в Западную Европу, способного обеспечивать ежегодные поставки объемом до 30 млн тонн. Участниками данного проекта стали Турция, Казахстан, Азербайджан, Китай и Грузия. 

Если политика Турции в отношении Казахстана развивается преимущественно в межгосударственном формате, то взаимодействие Анкары с Киргизией имеет более «скрытые», но оттого не менее развитые формы. Не менее трети товаров, поступающих в Киргизию по импорту, имеют турецкое происхождение, а за развитие подобного товарообмена отвечают порядка 500 киргизских представителей, наладивших прямые поставки товаров из Стамбула и других турецких городов. 

Что же касается идеологического обоснования крепнущего взаимодействия Турции и Киргизии, то оно было предложено турецким президентом Абдуллой Гюлем в мае 2009 года во время визита в Бишкек. Выступая в Международном университете имени Ататюрка-Алатоо, глава Турецкого государства заявил, что «Киргизстан является нашей «родиной предков». Мы всегда чувствовали себя как дома на «родине предков», когда бывали в Киргизстане». Одновременно он назвал свою страну «представителем Бишкека в Европе». 

В сравнении с Казахстаном и Киргизией таджикское направление в центральноазиатской политике Анкары к настоящему времени менее проработано. Стороны пока ограничиваются согласованием позиций по вопросам борьбы с терроризмом, экстремистскими движениями, нелегальной иммиграцией, контрабандой оружия и наркотиков, организованной преступностью и распространением оружия массового уничтожения. Однако прозвучавшее в июне 2009 года в ходе официального визита в Душанбе заявление президента Гюля о геополитической важности Таджикистана как государства, имеющего 1400-километровую границу с Афганистаном, позволяет прогнозировать расширение формата взаимодействия. «Афганистан всегда играл конструктивную роль в данном плане», - подчеркнул Гюль. После ухода из Афганистана основных воинских контингентов международной коалиции Турция намерена укрепить свои позиции в этой стране и по её пограничью, а потому рассматривает таджикское направление в качестве приоритетного.

Один из экспертов по Турции, профессор Королевского института международных отношений в Лондоне Эдмунд Херциг еще в середине 1990-х годов отмечал, что центральноазиатское направление может стать важнейшим среди геополитических приоритетов Анкары. По его словам, «наследие имперского прошлого и турецкая этничность возлагают на Турцию индивидуальную ответственность в ее взаимоотношениях с арабскими государствами, но одновременно предоставляют определенную базу для сближения с тюркоязычными государствами бывшего СССР. «Раскрытие» Турции в отношении СНГ сочетает современную привлекательность секуляризма, рыночной экономики и образа «ворот на Запад» с апелляцией к этническим и лингвистическим корням и культурному наследию. Среди наиболее «идеалистических» приверженцев роли Турции в странах бывшего СССР существует несомненная уверенность в том, что здесь, в центре Евразии, среди собратьев-турок, Турции отведено реальное место». 

Предсказывать дальнейшее укрепление позиций Турции в Центральноазиатском регионе можно сегодня довольно смело – особенно в условиях углубления тупика в отношениях Анкары и Брюсселя и роста нестабильности в арабском мире…