Фёдор Достоевский

Достоевский о капитализме вообще и российском в особенности (II)

telegram
Более 60 000 подписчиков!
Подпишитесь на наш Телеграм
Больше аналитики, больше новостей!
Подписаться
dzen
Более 120 000 подписчиков!
Подпишитесь на Яндекс Дзен
Больше аналитики, больше новостей!
Подписаться

Начало

Романы Достоевского: образ города и дух капитализма

Слова «буржуа», «буржуазия», «буржуазный» происходят от французского bourg и немецкого Burg, то есть «город». Капитализм – городская цивилизация. Достоевский хорошо чувствовал духовную природу города, у него во всех романах и других произведениях город выступает как «памятник грехов», отсюда такая мрачность почти всех без исключения городских картин у писателя.

Практически во всех романах Достоевского основные события разворачиваются на фоне городской среды. Достоевский – художник капиталистического реализма: урбанистическая среда, человеческий муравейник, контрасты роскоши и бедности (бедность преобладает) накрывают большую часть городского пространства с его мрачными домами и мрачными обитателями, с грязными улицами и вонью, с дрянными трактирами и пьяными, с нищими и уличными воришками, с публичными домами и проститутками, с дымящимися фабриками и заводами, с извозчиками и уличными собаками, с визгами и истерическими криками…

Господство урбанистической среды в романах Достоевского не случайно, ибо город – воплощение, символ, плод развития капитализма. Главное место у Достоевского занимает Петербург. Он жил в Петербурге с начала 1840-х годов, знал все уголки города. Особенно хорошо прописан Петербург в первом и последнем романах «Пятикнижия» – «Преступлении и наказании» и «Братьях Карамазовых». Город у писателя получился мрачным, серым, давящим. Мать Раскольникова, приехавшая из провинции в столицу, говорит: «Здесь и на улицах, как в комнатах без форточек». Атмосферу мрачной урбанистической среды города на Неве по романам Достоевского очень точно передал в своих картинах Илья Глазунов (см. его цикл «Петербург Достоевского»).

Дух капитализма из Европы через «окно», прорубленное Петром, через Петербург, проникал во всю Россию. Чтобы очистить Россию от смрада капитализма, надо было закрыть петербургское «окно». Юрий Лотман писал: «В итоговом произведении – „Братьях Карамазовых“ – Петербург воплощает в себе… болезнь России, её „страхи и ужасы“ (выражение Гоголя), – соответственно „выздоровление“ мыслится как преодоление Россией в себе петербургского начала» (Ю.М. Лотман. Современность между Востоком и Западом // «Знамя», 1997, № 9).

Европейский капитализм – предупреждение России

Достоевский проявлял большой интерес к европейскому капитализму, к «буржуазной» Европе. Задолго до Освальда Шпенглера, написавшего «Закат Европы» (1918 год), Фёдор Михайлович говорил, что после буржуазных революций христианская Европа стала медленно, но верно умирать. Писатель предвидел, что капиталистическая Европа, внешне благополучная и богатая, лишившаяся христианских скреп, подвергнется жесточайшим катаклизмам.

В 1880 году Достоевский писал: «Да, она накануне падения, ваша Европа, повсеместного, общего и ужасного. Муравейник, давно уже созидавшийся в ней без Церкви и без Христа (ибо Церковь, замутив идеал свой, давно уже и повсеместно перевоплотилась там в государство), с расшатанным до основания нравственным началом, утратившим всё, всё общее и всё абсолютное, – этот созидавшийся муравейник, говорю я, весь подкопан. Грядет четвертое сословие, стучится и ломится в дверь и, если ему не отворят, сломает дверь. Не хочет оно прежних идеалов, отвергает всяк доселе бывший закон. На компромисс, на уступочки не пойдет, подпорочками не спасете здания. Уступочки только разжигают, а оно хочет всего. Наступит нечто такое, чего никто и не мыслит. Все эти парламентаризмы, все исповедоваемые теперь гражданские теории, все накопленные богатства, банки, науки, жиды – всё это рухнет в один миг и бесследно – кроме разве жидов, которые и тогда найдутся как поступить, так что им даже в руку будет работа. Всё это «близко, при дверях». Вы смеетесь? Блаженны смеющиеся. Дай Бог вам веку, сами увидите. Удивитесь тогда. Вы скажете мне, смеясь: «Хорошо же вы любите Европу, коли так ей пророчите». А я разве радуюсь? Я только предчувствую, что подведен итог. Окончательный же расчет, уплата по итогу может произойти даже гораздо скорее, чем самая сильная фантазия могла бы предположить. Симптомы ужасны. Уж одно только стародавне-неестественное политическое положение европейских государств может послужить началом всему. Да и как бы оно могло быть естественным, когда неестественность заложена в основании их и накоплялась веками? Не может одна малая часть человечества владеть всем остальным человечеством как рабом, а ведь для этой единственно цели и слагались до сих пор все гражданские (уже давно не христианские) учреждения Европы, теперь совершенно языческой. Эта неестественность и эти «неразрешимые» политические вопросы (всем известные, впрочем) непременно должны привести к огромной, окончательной, разделочной политической войне, в которой все будут замешаны и которая разразится в нынешнем еще столетии, может, даже в наступающем десятилетии. Как вы думаете: выдержит там теперь длинную политическую войну общество? Фабрикант труслив и пуглив, жид тоже, фабрики и банки закроются все, чуть-чуть лишь война затянется или погрозит затянуться, и миллионы голодных ртов, отверженных пролетариев, брошены будут на улицу. Уж не надеетесь ли вы на благоразумие политических мужей и на то, что они не затеют войну? Да когда же на это благоразумие можно было надеяться? Уж не надеетесь ли вы на палаты, что они не дадут денег на войну, предвидя последствия? Да когда же там палаты предвидели последствия и отказывали в деньгах чуть-чуть настойчивому руководящему человеку?» («Дневник писателя», 1880, август).

Какая прозорливость! Я не знаю никого, кто бы с таким упреждением предсказал Первую мировую войну, эпицентром которой станет та самая Европа, с которой российские капиталистические «реформаторы» пытались брать пример. Да, Достоевский несколько ошибся, сказав, что война «разразится в нынешнем еще столетии, может, даже в наступающем десятилетии». Божественным промыслом в предсказание писателя были внесены коррективы. Через месяц после смерти писателя на престол взошёл Александр III, заслуженно получивший звание Миротворец. Он не только помог сберечь от войн Россию, но его политикой удалось оттянуть (оттянуть, а не отменить) начало общеевропейской войны. Предсказание Достоевского сбылось лишь через 34 года…

А вот ещё предсказание о катаклизмах, ждущих богатую капиталистическую Европу: «…в Европе, в этой Европе, где накоплено столько богатств, все гражданское основание всех европейских наций – все подкопано и, может быть, завтра же рухнет бесследно на веки веков, а взамен наступит нечто неслыханно новое, ни на что прежнее не похожее. И все богатства, накопленные Европой, не спасут ее от падения, ибо "в один миг исчезнет и богатство"». (Достоевский Ф.М. Объяснительное слово по поводу печатаемой ниже речи о Пушкине. Собрание соч. в 15 т. Том 14. СПб.: Наука, 1995 С. 419).

И далее следуют очень важные слова писателя: «…неужели все-таки мы и тут должны рабски скопировать это европейское устройство (которое завтра же в Европе рухнет)? Неужели и тут не дадут и не позволят русскому организму развиться национально, своей органической силой, а непременно обезличенно, лакейски подражая Европе?» Достоевский во многих местах повторяет ту мысль, что лакейское подражание капиталистической Европе опасно, оно может привести Россию к таким же катаклизмам, которые испытывала и ещё испытает Европа.

«Русский» капитализм – детище «русского» либерализма

В большом ходу у Фёдора Михайловича были слова «либерал», «либеральный», «либерализм». Именно они, либералы, по мнению писателя, лакейски подражают капиталистическому Западу, именно они толкали и толкают Россию на путь буржуазных реформ. Впрочем, большинство отечественных либералов до конца не понимают, что такое капитализм. Максимум, на что они способны, – повторять что-то взятое за рубежом (о «полезности» капитала, конкуренции, банков, биржи, свободного рынка, экономического либерализма и др.). По мнению Достоевского, доморощенные либералы действуют инстинктивно, а инстинкт их строится, с одной стороны, на заискивании перед Западом, с другой – на ненависти к России. Разрушая Россию, её традиционные устои, они расчищают почву для капитализма. Ещё точнее – для тех, кто с Запада принесёт свой капитал, чтобы поработить и уничтожить Россию уже окончательно.

Читаем в «Бесах»: «Наш русский либерал прежде всего лакей и только и смотрит, как бы кому-нибудь сапоги вычистить».

А вот из того же романа о патологической ненависти либералов к России: «Они первые были бы страшно несчастливы, если бы Россия как-нибудь вдруг перестроилась, хотя бы даже на их лад, и как-нибудь вдруг стала безмерно богата и счастлива. Некого было бы им тогда ненавидеть, не на кого плевать, не над чем издеваться! Тут одна только животная, бесконечная ненависть к России, в организм въевшаяся...»

Достоевскому режет ухо словосочетание «русский либерализм», правильнее его называть антирусским: «Русский либерализм не есть нападение на существующие порядки вещей, а есть нападение на самую сущность наших вещей, на самые вещи, а не на один только порядок, не на русские порядки, а на самую Россию. Мой либерал дошел до того, что отрицает самую Россию, то есть ненавидит и бьет свою мать. Каждый несчастный и неудачный русский факт возбуждает в нем смех и чуть не восторг. Он ненавидит народные обычаи, русскую историю, всё. Если есть для него оправдание, так разве в том, что он не понимает, что делает, и свою ненависть к России принимает за самый плодотворный либерализм... Эту ненависть к России, еще не так давно, иные либералы наши принимали чуть не за истинную любовь к отечеству и хвалились тем, что видят лучше других, в чем она должна состоять; но теперь уже стали откровеннее и даже слов "любовь к отечеству" стали стыдиться, даже понятие изгнали и устранили, как вредное и ничтожное. Факт этот верный, которого нигде и никогда, спокон веку и ни в одном народе, не бывало и не случалось. Такого не может быть либерала нигде, который бы самое отечество свое ненавидел. Чем же это всё объяснить у нас? Тем самым, что и прежде, – тем, что русский либерал есть покамест, еще не русский либерал; больше ничем, по-моему».

Действительно, до коих пор можно называть этих ненавистников и разрушителей России «русскими либералами»? Увы, привычка сохраняется. Возьмите Чубайса, которого СМИ услужливо величают «российским либералом». Он в 90-е годы расчищал площадку для строительства капитализма, понимая, что строительство будет происходить на костях миллионов сограждан. Мы помним его «откровение»: «Что вы волнуетесь за этих людей? Ну, вымрет тридцать миллионов. Они не вписались в рынок. Не думайте об этом – новые вырастут». Отсюда и ненависть этих людей к Достоевскому. Вот признание того же Чубайса: «Вы знаете, я перечитывал Достоевского в последние три месяца. И я испытываю почти физическую ненависть к этому человеку. Он, безусловно, гений, но его представление о русских как об избранном, святом народе, его культ страдания и тот ложный выбор, который он предлагает, вызывают у меня желание разорвать его на куски». Здесь Чубайс – точный слепок с тех бесноватых героев, что описаны Фёдором Михайловичем в «Бесах».

Примечательно, что слова «либеральный», «либерализм», «либерализация» и т. п. были во времена Достоевского в ходу, они звучали и в официальных документах, и в газетах, и в университетских лекциях. Реформы 60-70-х годов позапрошлого века величались «либеральными»: якобы они давали всем «свободу». Мол, начали с «освобождения» крепостных крестьян, а далее надо развивать «свободы» всех граждан. Так сказать, в духе liberté, égalité, fraternité. Достоевский в «Зимних заметках о летних впечатлениях» (1863) писал: «Провозгласили... liberté, égalité, fraternité. Очень хорошо-с. Что такое liberté? Свобода. Какая свободa? Одинаковая свобода всем делать все что угодно, в пределах закона. Когда можнo делать все что угодно? Когда имеешь миллион. Дает ли свобода каждому по миллиону? Нет. Что такое человек без миллиона? Человек без миллиона есть не тот, который делает все, что угодно, а тот, с которым делают что угодно».

Прошло полтора века, и нам опять внушают, что либерализм и либеральные реформы сделают русского человека свободным. Чтобы не искушаться этими обманами, читайте Достоевского.