О противоречиях языковой ситуации в Белоруссии
Белоруссия – единственная постсоветская республика, где русский язык полностью уравнен в статусе с «титульным» белорусским. По итогам референдума 1995 года оба языка стали государственными. Однако это не значит, что языковой вопрос в Белоруссии решен.
Осенью 2019 г. в Белоруссии состоялась очередная перепись населения, третья за 30 лет; две предыдущие прошли в 1999 и 2009 годах. Вокруг переписи кипели нешуточные страсти. Националистические СМИ развернули активную агитацию в пользу того, чтобы в качестве своего родного граждане республики указывали не русский, а белорусский язык.
Это неслучайно. Данные переписи 2009 г. зафиксировали существенное снижение востребованности белорусского языка среди этнических белорусов. Во-первых, заметно сократилось число белорусов, определяющих белорусский язык как родной: в 1999 г. белорусский назвали родным 85,6 % людей, идентифицирующих себя как белорусы, в 2009 г. – только 60,8 %.
И в 1999-м, и в 2009 году наблюдался значительный разрыв между числом людей, заявляющих белорусский язык как родной и использующих его в повседневном обиходе. Так, в 1999 г. заявили, что разговаривают дома по-белорусски 41,3 % белорусов (по-русски – 58,6 %). К 2009 г. доля разговаривающих дома по-белорусски упала до 26 %; доля использующих русский язык возросла до 69,7 %. Данные переписи 2019 г. не выявили принципиальных отличий по сравнению с ситуацией 10-летней давности:
| Язык | 1999 г. (%) | 2009 г. (%) | 2019 (%) |
| Белорусский как родной | 85,6 | 60,8 | 61,2 |
| Русский как родной | 14,3 | 37 | 38,1 |
| Белорусский как разговорный дома | 41,3 | 26 | 28,5 |
| Русский как разговорный дома | 58,6 | 69,7 | 71 |
Сокращение доли людей, называющих белорусский язык родным, свидетельствует, в частности, о крайне неустойчивых представлениях о самом понятии «родного языка». В 1999 г. сказывались последствия «белорусизации» начала 1990-х, когда государственная политика была ориентирована на формирование установки, согласно которой родным языком белоруса может быть только белорусский. Снятие государственного идеологического пресса в языковом вопросе привело к тому, что к 2009 г. многие говорящие по-русски белорусы предпочли в качестве родного указать тот язык, которым они пользуются каждый день.
А вот резкое сокращение (с 41 до 26 %) доли бытового употребления белорусского языка вызывает вопросы. 10 лет – недостаточный срок, чтобы привести к столь существенным сдвигам. Отчасти это может быть объяснено естественной убылью старшего поколения сельских жителей, преимущественно использовавших разговорный белорусский язык. Однако налицо и сдвиг в восприятии языка.
Важным языковым сегментом в Республике Беларусь является «трасянка» – сельское и отчасти городское просторечие, включающее многие диалектные особенности и отличное от литературного белорусского языка. Переписи это явление не отражают, поскольку носители «трасянки» предпочитают относить её либо к русскому, либо к белорусскому языку. Значительная доля респондентов, заявивших в 1999 г., что общаются дома на белорусском, имели в виду именно «трасянку»; к 2009 г. многие из них уже заявили, что общаются дома на русском, понимая под этим все ту же «трасянку». Причины мы назвали выше: инерция «белорусизаторских» установок в 1999 г. обусловливала определение «трасянки» как белорусского языка; к 2009 г. ослабление «идеологического эха» белорусизации и высокий престиж русского языка побуждали идентифицировать «трасянку» как русский.
В советское время «родным» было принято считать язык «своей» этнической группы, независимо от того, владел или нет человек этим языком в повседневной жизни. В 2009 г. вопрос о родном языке был переформулирован в соответствии с международными нормами – как о языке, который был первым усвоен в детстве. Это тоже сыграло роль в резком падении числа респондентов, называющих белорусский родным языком.
В целом налицо тенденция, когда понятие «родного языка» все больше ассоциируется с языком повседневного бытового общения, а не с «титульным» языком национальности. Формула «белорусский язык – родной язык белорусов» перестает быть актуальной: многие белорусы, с раннего детства использующие русский язык в качестве основного средства общения, именно его, а не «титульный» белорусский указывают как родной.
Белорусский национальный миф является, по сути, этнолингвистическим, предполагающим, что в основе белорусской нации как политической общности лежит общность этническая, с особой культурой и особым языком. Без языка нет нации – это символ веры белорусского национализма.
В глазах белорусского националиста преобладание русского языка в бытовом обиходе, а также сам его статус как государственного наравне с белорусским видятся ненормальным, противоестественным состоянием, а итоги референдума 1995 г., когда граждане высказались за предоставление русскому и белорусскому языкам равного статуса, воспринимаются как результат забвения белорусами своих национальных корней. Отсюда миссия националистов – возрождение подлинной в их понимании национальной культуры, основанной исключительно на белорусском языке.
Государственная языковая политика строится, по сути, на той же этнической концепции. Русский и белорусский языки по конституции имеют абсолютно равный статус, поэтому неправильно говорить, что русский в Белоруссии – «второй государственный»: законы не определяют, какой язык «первый», а какой «второй». Однако в практике обеспечивается символический приоритет белорусского как «титульного» и «национального». Это выражается в абсолютном преобладании белорусского языка на уличных указателях и дорожных знаках, в латинской транслитерации имён и фамилий в паспортах (Uladzimir вместо Vladimir, Dzianis вместо Denis, Sidarau вместо Sidorov), в отсутствии русского языка на национальной валюте и т. п.
Объявления в транспорте также делаются преимущественно на белорусском (в последнее время – с добавлением английского, но без русского). Ещё одна новация – транслитерация топонимов и названий улиц, когда в русской речи появляются такие курьёзы, как улица Гаспадарчая (Хозяйственная), Першамайская (Первомайская), Перамоги (Победы), Будавников (Строителей) и т. п.
Весь этот комплекс мер зачастую называют «мягкой белорусизацией», имея в виду повышение символического статуса белорусского языка и расширение его присутствия в общественной жизни, но без открытых ограничений в отношении русского.
Националисты считают все эти меры недостаточными, указывая, что, пока русский язык остаётся в Белоруссии государственным, он будет «глушить» и вытеснять белорусский. Своя логика в этом есть.
Исторический опыт показывает, что «малые» языки, оказавшиеся в тени «больших», как правило, ассимилируются последними, особенно в случае их близкого родства. Поэтому практически все бывшие советские республики после распада СССР проводят политику административной дискриминации и вытеснения «имперского» языка (нередко с депортациями его носителей). Так, прибалтийские республики сначала избавились от немецкого образованного слоя, а сегодня ограничивают права русских и русскоязычных. На Украине в русском языке и русской культуре видят опасного конкурента. Показательно признание заместителя министра информации Украины Д. Золотухина: несмотря на все жесткие меры по ограничению русского языка, сегодня русская массовая культура (в частности, музыкальная) однозначно выигрывает конкуренцию у украинской. Малым языкам, действительно, сложно конкурировать с “большими” без создания для них тепличных условий. Хотя и это далеко не всегда помогает.
В случае с Белоруссией и Украиной само обособление местных диалектов в отдельные литературные языки имеет спорный и неочевидный характер. Если в случае с коренным населением Прибалтики глубокое этноязыковое отличие от доминирующих имперских элит было очевидно, то в царской России белорусское и украинское население причислялось к «господствующему» русскому этносу, а дискурс об «угнетении» белорусов и украинцев русскими было очень сложно обосновать.
Близость белорусских и украинских диалектов к русскому литературному языку, а также общая литературная традиция, восходящая ко временам Древней Руси, делали сомнительной необходимость национально-языкового обособления; местным националистам приходилось действовать в постоянном противоборстве со сторонниками общерусского единства. Ситуация изменилась после Октябрьской революции, когда доктрина триединого русского народа была объявлена «шовинистической», а вся культурная сфера в Белоруссии и на Украине была отдана в руки националистически настроенной интеллигенции.
И даже несмотря на это, успехи национально-языкового строительства в советских республиках оказались скромными. Если на Украине украинский язык всё-таки удалось внедрить в повседневный обиход и сознание жителей преимущественно аграрных центральных и западных областей, то в Белоруссии, пережившей масштабную индустриализацию и урбанизацию, белорусский язык так и не вышел за рамки узкой прослойки гуманитариев, а население, мигрируя в города, стихийно перестраивалось с сельских говоров на литературный русский язык.
Эти процессы до сих пор должным образом не осмыслены. В основе национальной политики Республики Беларусь по-прежнему лежит советская этноязыковая схема, противоречащая реальности говорящего по-русски городского общества. «Национальное» ассоциируется исключительно с белорусским языком, создавая у русских и русскоязычных своего рода комплекс вины за использование якобы «чужого» языка и забвение «национальных корней». В перспективе это чревато серьёзным политическим обострением национально-языкового вопроса.